Анатолий Рясов
Человек со слишком большой тенью
Человек со слишком большой тенью
(заметки о Франце Кафке и комментарии к постановке "Голодарь")
По мере оформления замысла постановки по новеллам Франца Кафки возникла необходимость преодоления противоречий и трудностей, связанных с правомерностью перевода этих произведений на язык театра и музыки. Но текст, который изначально задумывался как короткий комментарий к этой постановке, начал разрастаться в эссе о Кафке и его творчестве, о проблемах рецепции его прозы, о несовершенстве методов репрезентации, интерпретации и толкования созданных им произведений. Сгущаясь в единое повествование, эти поиски ориентиров в художественном пространстве текстов Кафки все больше начинали напоминать безнадежные усилия его героев пробиться сквозь наволочь мнимых преград и препятствий. Поэтому воспринимать эти записки в качестве комментариев имеет смысл лишь с изрядной долей условности.
1.Мифологический песок
Трудность понимания текстов Франца Кафки заключается, прежде всего, в том, что он - один из тех авторов, которых давно уже за нас прочитали и подробно интерпретировали. Его произведениям найдено надлежащее место если не в школьных, то в университетских программах по литературе, по его книгам сняты десятки кинофильмов, поставлено множество спектаклей, его романам посвящены сотни диссертаций и научных исследований - то есть эти тексты оказываются нагружены дополнительным восприятием и прибавочными значениями еще до того, как мы приступили к их чтению. У нас заранее отобрано право незамутненного восприятия, и поэтому любая попытка предложить собственное понимание оказывается в опасности погрязнуть в паутине хрестоматийных толкований, мерцающих незыблемостью и угрожающе возвышающихся над всяким, кто осмеливается осмыслить эти тексты. Но в то же время - игнорирование этих интерпретаций действительно может привести к бессознательному воспроизведению прописных истин. Весьма иллюстративной кажется метафора Жоржа Батая о беспомощности личности, увязшей в сыпучих песках культуры - огромных дюнах, нанесенных мыслью[1].
Но в случае Кафки (а если смотреть шире - в случае модернизма) возникает дополнительный ряд парадоксальных трудностей, связанных с тем, что для консерваторов в области искусства творчество Кафки до сих пор не утратило привкуса "экспериментального авангарда", все же недостойного полноправного включения в "классику". Конечно, в этой связи встает законный вопрос: сколько лет должно пройти и на скольких "признанных", например, Нобелевской премией, авторов должен "повлиять" Кафка, чтобы избавиться от этого предрассудка? Но существование подобных взглядов лишь подтверждает уверенность в том, что, как бы не возвышались дюны культуры, наше понимание масштаба прозы Кафки все еще находится в начальной стадии.
Дополнительные трудности вносит и тот факт, что рецепция этих текстов эволюционировала параллельно с формированием социально-политического пространства, которому Ги Дебор дал определение "общества спектакля", а Жан Бодрийяр исследовал как "общество потребления". Парадоксально, но даже романы Франца Кафки и картины Эдварда Мунка в этом социально-экономическом пространстве оказалось возможным урезать до статуса пользующегося определенным спросом товара. Футболки, чашки и открытки с изображением писателя сегодня пользуются большим спросом, чем его книги, адаптированные версии которых воплощены в жанре комиксов и выпускаются более крупным тиражом, чем оригиналы[2]. Экспрессионизм давно превратился в культурный симулякр, а толкования трансформировались в мифы, сквозь которые сегодня оказывается невероятно трудно не то что "понять Кафку", но вообще пробиться хоть к какому-то смыслу. Вполне очевидно, что для "чистого восприятия" необходимо отбросить мусор этих стереотипов, но сделать это без оговорок уже невозможно.
Сегодня портрет Кафки слишком тщательно скрыт под песком толкований и паутиной мифов и предубеждений. Но это свидетельствует, прежде всего, о том, что творчество этого писателя по-прежнему отбрасывает огромную тень, так и не переработанную за весь ХХ век. Едва ли можно надеяться, что эта тень когда-нибудь исчезнет, речь идет лишь о том, что необходимо ощущать присутствие этой тени, осознавать существование необозримого архетипа художественной прозы Кафки, успевшего за прошедший век скрыться за дымкой интерпретаций. Однажды назвав себя "человеком со слишком большой тенью"[3], Кафка даже не мог подозревать, насколько точным окажется это определение в отношении его творчества.
Однако гениальное совершенство текстов Кафки заключается и в том, что они оказались заранее готовы к подобным обстоятельствам. Эти незаконченные, недоработанные, не уничтоженные автором тексты заключают в себе невероятную силу, защищающую их от возможности слиться с неуправляемым конгломератом трактовок. "Не толкуй мои слова превратно, - сказал священник, - я только изложил тебе существующие толкования. Но ты не должен слишком обращать на них внимание"[4]. Каждый текст Кафки написан в форме незаконченной интерпретации самого себя. Первым на это всерьез обратил внимание Морис Бланшо: "Чем больше произведение истолковывает само себя, тем больше оно привлекает комментариев. Чем больше оно переговаривается с собственным центром саморефлексии (удвоения), тем загадочнее оно становится, благодаря этой двойственности"[5].
[1] Батай Ж. Литература и зло. М., 1994, с. 120.
[2] См. например: Мейровиц Д.З.Кафка для начинающих. Минск, 2004 г.
[3] КафкаФ.Дневниковая запись от 29.01.1922 // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 4, с. 464.
[4] КафкаФ.Процесс. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 2, с. 209.
[5] Бланшо М. Деревянный мост (повторение, безличность). // От Кафки к Кафке. М., 1998, с. 178.