Анжелика Синеок, Эдуард Пшеничный
Кафка и Пастернак
Если «перепутать» странички обоих писем, то ремарки Бориса Пастернака, обращенные к Леониду Пастернаку, можно безошибочно принять за строчки из письма к отцу Франца Кафки: «Контакт с тобой стал для меня потребностью, по своим неестественным размерам принявший форму болезни». И пастернаковскую оценку собственного послания («это письмо нездоровое, потому что оно трактует о нездоровом»), вполне можно поставить эпиграфом к последнему.
В контексте дальнейших жизненных перипетий оба письма обретают трагическое звучание. Именно «...здесь кончается искусство, и дышат почва и судьба». В письме Пастернака, наряду с радостью от обретения полнокровного, живого общения, подспудно присутствуют мотивы смутного, торопливого беспокойства физического расставания: действительно, в пореволюционные годы поэт оказался навсегда разлучен с отцом. Кафка уйдет из жизни спустя несколько лет после обращения к своему отцу. Неудивительно, что «в этом письме ... достигнуто нечто столь близкое к истине, что оно в состоянии немного успокоить нас обоих и облегчить нам жизнь и смерть».
Будучи своего рода призывом к одновременной исповеди сына и отца, автора и адресата, письма Кафки и Пастернака написаны без учета ожидания со стороны отцов, не запланированы и не санкционированы каким-либо конкретным информационным поводом, но оба предвосхищают знаменитые положения поэтической мистики М. Бубера: «Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом». Если формальным предлогом для Кафки послужил вопрос отца, отчего сын боится его, то у Пастернака потребность в откровенных излияниях возникла спонтанно. Вместе с тем, выверенность тона, забота об образе автора, особая поэтика, присутствие библейских аллюзий свидетельствуют о том, что они создавались с бессознательным расчетом когда-нибудь по каналам литературной «почты» быть полученными urbe et orbe.
Фактически Кафка и Пастернак являются зачинателями нового жанра — Письма сына к отцу. В широком, интертекстуальном смысле в его предтечи можно зачислить «послание» лермонтовского Мцыри: «Отец, я слышал много раз, что ты меня от смерти спас». Коллизии обращения духовного сына к духовному отцу, замешанные на невозможности генного родства, в начале 20 века получают неожиданное продолжение в обращениях кровных сыновей к кровным отцам, но обретают другие акценты: в фокусе внимания оказываются вопросы пневматологического плана. Кафка пишет письмо с сыновним страхом, Пастернак — с побеждающей страх сыновней любовью. Раскрываются две основные потенции парадигмы Исаака — ветхо- и новозаветная: безусловное повиновение отцу и равенство перед Всевышним.
Эпистемология эпистолярного жанра, непрестанно обогащающаяся эманацией мифов, порождает все новые и новые формы. Какие метаморфозы настигнут жанр письма сына к отцу в XXI веке и III тысячелетии, в вихре эсхатологических ожиданий fin de siecle и fin de mille? Возможно, найдутся новые Авраам и Исаак, которые искренне посмеются над всеми страхами и опасениями, обнаружив в себе эйдос сыновней и отцовской любви в чистом виде. И тогда легко разрешится странный и трагичный диалог, пересказ которого содержится в Библии: «И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: Отец мой! Он отвечал: Вот я, сын мой. Он сказал: Вот огонь и вода, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли далее оба вместе».