К.В. Фараджев
Отчаяние и надежды Франца Кафки
Последний рассказ, который хотелось бы здесь упомянуть — это «Отклоненное ходатайство». Снова Кафка представляет гротескную ситуацию прошения горожан к администрации о снижении налогов. Причем все совершенно уверены, что любая серьезная просьба будет отклонена, но самое удивительное, что такой отказ «в некотором роде необходим». После отказа нет воодушевления, но нет и усталости с разочарованием. Предпринятое усилие имело ценность само по себе и приносило успокоение, добиться реального успеха и не хотели. Неудовольствие высказывали только юнцы от семнадцати до двадцати.
Подобное действие оказалось самодостаточным, выражая компромисс надежды и отказа: человеку необходимо некоторое усилие («совесть гонит с ложа»), но во имя сохранения грандиозной надежды нежелателен мелкий обыденный успех, грозящий надежде исчерпанностью. Подобный успех может лишь подчеркивать максимализм дальнейших требований и усиливать страх разочарования. Кроме того, фатально неуверенный в себе человек, чтобы обезопасить себя от страха утраты, невольно развивает в себе стремление отвергать все, чем можно дорожить.
В этой связи несколько проясняются записи Кафки в дневнике, что главное (но недосягаемое) условие счастья — это обретение внутреннего стержня, некой безусловной незыблемости. Будь то уверенность в литературном призвании или просто бесстрастный фатализм, в чем бы эта незыблемость ни выражалась, она не должна быть подвержена разрушению ни от какого воздействия: ни от всепоглощающей надежды, ни от всеохватного отказа. Все, в чем неуверенный человек видит опору своего существования, подвергается страху утраты, соответственно подобная незыблемость для него недостижима. В рассказе «Первое горе» гимнаст, бесстрашно работавший на единственном шесте под потолком, в силу обстоятельств, попробовал однажды выступить на двух брусьях. Это оказалось трагической ошибкой, — гимнаст навсегда утратил уверенность для выступления на единственном шесте. С тех пор лоб его все время бороздила печальная морщина. Если человек понимает, что незыблемость основана только на его собственной уверенности, если возникает сомнение в ее объективном основании, то она неизбежно утрачивается. Подобная уверенность, как правило, черпает истоки в ощущении абсолютной материнской защиты или в надежде обрести такую защиту в чьем-либо облике. В любом случае, решающую роль здесь играют взаимоотношения ребенка с родителями в раннем детстве.
ОТКАЗ, ФОРМИРУЕМЫЙ ПАРАЛЛЕЛЬНО НАДЕЖДЕ
Все, на что мучительно неуверенный в себе человек возлагает надежду, неизбежно от него ускользает, рассеивается, дробится. У Кафки можно встретить много примеров подобного расщепления. В «Замке» постепенно выясняется, что Варнава, на чью помощь землемер особенно рассчитывает, является не чиновником, не посыльным даже, а лишь имеет полулегальную возможность войти в одну из первых канцелярий замка, чтобы попытаться вовремя кому-нибудь услужить и тем самым обратить на себя внимание. Если неуверенный человек обнаружил что-то незаменимым условием своего существования, то у стремления сохранить это условие возникает самодовлеющее значение. Рациональность может рассеивать страх, раскрывая его основания. Но рациональность может также и способствовать развитию страха, уничтожая иллюзию, заслоняющую реальную опасность. Именно рациональность, ясность тщетности надежд часто порождают регрессивные стремления. Полное уничтожение надежды так же пагубно, как и безумное растворение в надежде. Неуверенность часто обращает человека к воспаленной рациональности, которая может вырождаться в схематизм невроза, в попытку искусственно определить на все случаи жизни схему своего поведения, неизбежно превращающегося в выхолощенный ритуал. Чем сильней человек дорожит тем, что полагает за основу своего существования, тем сильней действие стихийно формируемого в душе этого человека частичного отказа от того условия, которое на данный момент представляется решающим. Здесь проявляется схема трагических любовных переживаний. Самодовлеющее значение некоторого переживания возникает, когда человек изначально неуверен в достижимости цели, но при этом страстно желает осуществления чаемого. Возникает стихийный, но намеренный (поскольку всякому психическому явлению присуща некоторая целесообразность), частичный отказ от надежды, подсознательно идет подготовка к возможному разочарованию. Это, по нашему мнению, является важным механизмом психологической защиты, но поскольку взаимовлияние надежды и отказа остается сокрытым для самого человека, противоречивость его душевных движений все усугубляется. Неуверенность и отказ усиливаются в той мере, в какой усиливается стремление достигнуть цели или сохранить уже когда-то обретенное. Подобный стихийный отказ от цели скорее не ослабляет надежду, а усиливает страх разочарования. Происходит растяжение психики, которое может заканчиваться пронзительным чувством утраты и отчаянием.
У Кафки часто действие происходит в странной обстановке, — один из участников разговора находится в постели, то по болезни, то в силу усталости. Обычно главный герой обращается к человеку, лежащему в постели... за помощью. Не являлось ли это символом болезни, заставляющей освободиться от самодовлеющего значения некоторых переживаний? В «Процессе» адвокат Йозефа К. всегда предстает перед последним в постели. В кабинете художника Титорелли, способного реально помочь Йозефу, кровать занимает видное положение. Он жалуется, что все обращаются к нему за помощью, когда он в постели. В «Замке» господин Бюргель — единственный человек, с кем удалось переговорить землемеру, тоже ведет разговор в постели. В уже упоминавшемся нами рассказе «Супружеская чета» спаситель — директор не покидает кровати. (Правда, в тот раз помощи от «человека-в постели» не дождались, но если уж и было на кого рассчитывать, так это на него.)
В «Сельском враче» сюжет сложнее. Посреди ночи врача вызывают к мальчику, и это вынуждает доктора оставить милую служанку (снова служанку!) Розу наедине с дьяволом-конюхом. Это тем более обидно, что мальчик оказывается обыкновенным ипохондриком и встречает доктора словами «позволь мне умереть». Его следует «пинком гнать из кровати». Но через несколько минут выясняется, что мальчик... действительно при смерти. Врач в раздумьях прилег рядом с мальчиком, но поняв, что помочь ничем не может, тайком сбежал из этого дома и превратился в неприкаянного странника.
Вероятно, стремление к регрессии, вообще страх перед миром, аутичность, заставляют искать спасения в детской удовлетворенности фиксацией на ком-то из родителей. Мальчик находится в постели, а постель у Кафки ассоциируется с болезнью — «вынужденной свободой», отказом от всепоглощающих бесплодных стремлений. На самом деле, поначалу именно доктор надеется получить от мальчика помощь. (Кафка не раз отмечал, что сначала был просто ипохондриком, а потом действительно начал болеть.) Но обращение к детству не приносит спасения, и тогда уже мальчик, как выясняется, страдающий от неизлечимой травмы, просит у доктора помощи. Но доктор бессилен, он в своем регрессивном стремлении безвозвратно утратил Розу.
Мы уже говорили о том, что существует механизм психологической защиты, который уравновешивает стремление к какой-либо отдаленной цели, это невольно формируемый наряду с надеждой отказ от достижения труднодоступной цели. Разумеется, пока существует надежда, отказ всегда частичен, но в некоторых случаях он может перевесить саму надежду. Чем дольше и напряженней человек ждет осуществления какого-либо желания, тем сильней в нем подсознательно создающийся отказ от воплощения этой мечты в жизнь, что-то вроде противовеса, не позволяющего полностью раствориться в мечте. Но этот отказ, оставаясь стихийным, не столько ослабляет силу надежды, сколько усиливает страх разочарования.
Как ни парадоксально, стихийно формирующийся частичный отказ от цели, отдаляя реальное ее достижение, в то же время укрепляет надежду на достижение этой цели, заставляет человека черпать в надежде утешение, существовать в надежде. Такое рассогласование, растяжение психики зачастую приводит к отчаянию. Пока недосягаемая цель сохраняется, существует как надежда, так и отказ, здесь возможны только компромиссы, которые могут оказаться плодотворными в творческом плане, но и само их установление является отчасти стихийным, отчасти целенаправленным творчеством.
Творчество Кафки заставляет вспомнить о жемчуге, — необходима какая-то соринка, чтобы ее обволакивал перламутр. Благодаря своеобразной художественной рефлексии творчество Кафки раскрывает грандиозный и трагический опыт взаимовлияния надежды и стихийного отказа. И это взаимовлияние служило источником творческого импульса.