Валерий Белоножко
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага первая. Америка «Америки».
В гавани его встречает «такая высокая» статуя Свободы с мечом в подъятой руке. Что это ошибка, описка Кафки или она несет Карлу Россману не мир, но меч? И действительно этот дамоклов меч наличествует над героем на протяжении всего романа.
Итак, каков внешний антураж романа? Гавань со статуей Свободы, огромные небоскребы, широкие, полные автомобилей и народу улицы, грандиозный отель, праздничные шествия и манифестации, особняки и безработные, трущобы и проститутки, гигантские виадуки мостов, юноши, работающие днем и ночью, продавец, посвящающий ночи учебе... Все это почерпнуто Францем Кафкой из лекции об Америке с картинками «волшебного фонаря» да немногих книг, в частности автобиографии Бенджамена Франклина. Скудный, если не сказать больше, материал. Но самый главный человеческий материал был всегда под рукой у автора это он сам, его представления о добре и зле, его предусмотрительность и внешность, способность наделять героя собственными чертами и неумение противостоять злу силой.
На ковре-самолете фотографии Кафка переправляется через океан, и там уже ее двухмерность приобретает глубину, пусть не до горизонта, а хотя бы до задника сцены автор недаром в главе последней так старательно описывает фотографию не Оклахомского театра даже, а лишь ложу в нем президента Соединенных Штатов Америки. И тут же описание медальона с изображением одного из них автор не упускает возможности продемонстрировать и еще одну фотографическую достоверность «американского» романа. Не стоит преувеличивать наивности автора; в конце концов, нам неизвестен вариант названия романа, буде он опубликован при жизни Франца Кафки. Нам же еще раз остается кивком подтвердить деловое чутье публикатора и друга писателя Макса Брода: в послевоенной Европе, разрушенной и обнищавшей, одно только слово «Америка» способно было вызвать и интерес, и надежду на известность. Кроме того, американцы, слепо и безоговорочно влюбленные в свою страну, также не могли пропустить без внимания роман с подобным названием. Макс Брод родился и умер под знаком Меркурия сообразительного и делового.
Может быть, это даже и хорошо не выписанная четким почерком Америка не отвлекает читателя от главного: героя, выброшенного в это сценическое пространство, полное обычных человеческих страстей и привычек. Наша любовь к рассматриванию фотографий помогает и здесь: неторопливость побуждает к глубине мышления, глубина мысли к постижению замысла автора.
Глава третья
КАК УДАЛИТЬ СЕКСУАЛЬНУЮ ТАТУИРОВКУ
Давайте будем более точны и правдивы: все мы родом из секса. Другое дело если секс обнаруживается на пограничье с детством, в крайнем случае с юностью.
Так или иначе, завязкой романа «Америка» служит повод сексуальный: Карла Россмана соблазнила-совратила служанка. Напомним: ему -16 лет, а у него уже есть ребенок.
Дневник Франца Кафки. 10 апреля 1922 года: «В юности я был так неискушен и равнодушен в сексуальном отношении (и очень долго оставался бы таким, если бы меня насильно не толкнули в область сексуального), как сегодня, скажем, в отношении теории относительности. Меня удивляли только мелочи и то лишь после долгого обучения, например, что именно те женщины, которые на улице казались мне самыми красивыми и самыми нарядными, непременно должны быть дурными» (пер. Е. Кацевой). Данное признание имеет непосредственное отношение к роману, мало того совпадаемость реалий, вымышленных, литературных и упоминаемых в дневнике, заставляют нас внимательнее относиться к ним. Франц Кафка не тот человек и не тот писатель, который открещивается от своего жизненного опыта, хотя таковая попытка на первый взгляд именно присутствует в романе. Но будем последовательны.
Итак, совращение соблазнение. Макс Брод свидетельствует призрачно-прозрачно о некоем любовном опыте 16-летнего Франца Кафки с француженкой-гувернанткой. Однако, приверженный искренности писатель в письме к Фелиции Бауэр, своей дважды невесте, упоминает о сцене, разыгравшейся в семействе, когда в его присутствии родители выговаривали их служанке за «неподобающее» поведение». И хотя Карл Россман отправляет этот случай после единственного воспоминания, причем по чужой инициативе, на периферию сознания, как видим, Кафке даже перед смертью, за два года до нее, не удается отделаться от юношеского сексуального опыта.
А еще через несколько страниц Карл борется в ночи с юной Кларой уж не напоминание ли это «первой ночи» и юной продавщицы, выпавшее к нему из 1903 года?
История отношений Карла и Терезы совсем иное. Дружба с этой деловой, работящей девушкой напоминает, пожалуй, до определенного момента достаточно платонические отношения со своей дважды невестой.
Но... Парижские путевые записи посвящаются в немалой степени публичным домам, а дневник 19 ноября 1913 года прямо-таки вопиет: «Я нарочно хожу по улицам, где есть проститутки. Когда я прохожу мимо них, меня возбуждает эта далекая, но тем не менее существующая возможность пойти с одной из них. Это вульгарно? Но я не знаю ничего лучшего, и такой поступок кажется мне в сущности невинным и почти не заставляет меня каяться. Только хочу я толстых, пожилых, в поношенных, но благодаря разным накидкам кажущихся пышными платьях. Одна из них, по-видимому, знает меня. Я встретил ее сегодня после обеда, она была еще не в профессиональном наряде, непричесанная, без шляпы, в простой рабочей блузе, как кухарка, и несла большой сверток, вероятно, белье к прачке. Ни один человек, кроме меня, не нашел бы в ней ничего соблазнительного. Мы мельком посмотрели друг на друга. Теперь, вечером, когда стало прохладно, я увидел ее на противоположной стороне узкого, ответвлявшегося от Цельнергассе переулка, где она обычно поджидала клиентов; она была в облегающем, желто-коричневом платье. Я дважды оглянулся на нее, она ответила на мой взгляд, но я прямо-таки сбежал от нее» (пер. Е. Кацевой).
И вот в романе «Америка» появляются: пышная пожилая «фрау старшая кухарка» и «роскошная» неряшливая Брунельда, которую герой «сдает», как в ломбард, в «заведение» вся эта сцена исполнена столь достоверно и насмешливо, что вполне можно представить грустную улыбку Франца Кафки, таким образом избавлявшегося от своих сексуальных порывов.
Глава четвертая
МОЙ ДЯДЯ ДИККЕНС?
Как бы мы ни обсуждали вместе с Францем Кафкой «дэвид-коппер-филдовскую» фонограмму романа, нам придется признать главное: герои Диккенса живут в одном и том же мире, несмотря на все их отличия морального и социального порядка. Герои романа «Америка» это планеты, вращающиеся по собственным, не совпадающим с другими, орбитам. Да, иногда их орбиты пересекаются, но тут же выясняется, что это или звезды разной величины, причем часто скорее мнимой, чем действительной, или атмосфера одной планеты противопоказана другим, и электромагнитная природа колебаний имеет разную частоту. Особенно показателен в этом отношении «Кочегар», первая глава романа. Все собравшиеся в корабельной канцелярии связаны общественными или личными отношениями, но отношения их друг к другу не адекватны: говоря, каждый слышит себя, а не собеседника. Конечно, все дело в том, что у каждого героя своя точка отсчета, отсчет идет от самого себя, и достучаться достучаться до другого весьма затруднительно. На каком-то этапе, например, Карл не понимает, но доверяет точке зрения кочегара; не выслушав даже противолежащей стороны, он просто привык доверять своему сердцу, готовому пригреть любого бедолагу чистый поток омывает и правых, и виноватых. Но в то же время Карл укоряет дядю в том, что тот не совсем прав, судя обстоятельства своих отношений с европейскими родственниками. Официальные лица в канцелярии поступают каждый по своему разумению и «электромагнитной» силе.
Творческий прием Франца Кафки снабжать своих героев в первую очередь арсеналом второстепенных аргументов и привходящих обстоятельств, ибо он понимает главный довод дипломатии, повод всегда поверх причины.
И здесь вполне уместен упрек, который каждый из героев Кафки мог бы предъявить своему визави: «Ну, ты, брат, открыл Америку». Это действительно так: высказывается лежащее на поверхности, но под ним зияющая бездна ловушки, грозная опасность бездны, страшный оскал фатума. В этом писатель следует обыкновению природы, обращающей к нам в первую очередь маску красоты или безобразия (на наш взгляд) и лишь по прошествии времени и усилий шестерни и тяги космического механизма. Мы не слишком удачные ученики природы, мало того иногда ленивые или небрежные. Кроме того, мы пошли дальше этикета, уравновесив его лицемерием. Умение лгать другим придает нам смелости лгать и себе, а уж с этой карусели спрыгнуть затруднительно.
Ложная мысль ложная речь ложный поступок вот, оказывается, три кита, держащих землю. Как же все-таки населению планеты удается справиться с трехглавым драконом? Очень просто. Например история христианства: «Что есть Истина?» Множество маленьких истин запутывается клубком, расставляет на нас петли и ловушки, душит в объятиях, как Лаокоона, сжимая и разжимая кулаки сильных, вскидывая и клоня головы гордых, пряча в раковинах одиночества умных.
Вот что делает писатель с Карлом Россманом испытывает его плотью, зажиточностью, бедностью, людской несправедливостью и неблагодарностью, в конце концов, даже юностью, ибо не предоставив ему возможности испытать зрелость и старость, приобрести обычный человеческий опыт, наделать кучу уже заведомых и задуманных ошибок, не искупить ни единой вины, не обрести радости и горя в детях, он отправляет юношу в дальнее-дальнее путешествие, из которого, похоже, не будет возврата.
Разве Диккенс так поступает со своими героями? Разве может он огорчить и без того несчастного читателя?
Вот и Кафка находит окольный путь литературы утешительства, медный обол, чеканенный нам при жизни. Но, нагромождая в главе последней массу фантастических, пусть по отдельности и вполне реальных, подробностей, он говорит читателю: «Не верь мне... Ведь ты видишь, что я просто подаю тебе лепту, я стараюсь, как только могу, но у меня плохо получается я заигрываюсь, перехожу все границы, ибо моя недосказанность и моя разговорчивость две стороны одной медали, одна ложь влечет за собой другую и умножает призраки мира».
Лучше бы Кафка написал рождественскую сказку!.. Стоп! А разве она не перед нами роман «Америка», сказка об Америке, сказка о райской жизни, которая ожидает всех в конце концов, в самом конце... В этом нет ничего удивительного, Кафка и писал всю жизнь сказки; сказочны даже его письма, некоторые из них написаны с андерсеновскими подробностями. В таком роде написало письмо сестре Валерии:
«Милая Валли, стол, стоявший у печки, я только что отодвинул, потому что там слишком жарко даже вечно холодной спине; моя керосиновая лампа горит замечательно, шедевр как козней лампы, так и покупки, она из позаимствованных и собранных вместе отдельных частей, конечно, не мной как бы я это осуществил! У лампы головка огромная, словно чайная чашка, и конструкция, при которой ее можно зажечь, не сняв стекла и колпака; собственно говоря, у нее только тот недостаток, что ее не зажечь без керосина, но ведь мы по-другому и не поступаем, и так я сижу и занимаюсь твоим, теперь уже старым письмом. Тикают часы, даже с тиканьем я свыкся, впрочем, слышно оно очень редко, обычно тогда, когда я поступаю особенно достойно; они, эти часы, относятся ко мне лично известным образом, как вообще многие вещи в комнате, только вот сейчас они, с тех пор, как я расторг отношения(или точнее: с тех пор, как меня известили о расторжении этой связи, что в любом отношении неплохо и, впрочем, осложнило многочисленные описываемые обстоятельства), кое что стало от меня отворачиваться, прежде всего календарь, изречения которого я уже родителям приводил. В последнее время он словно переродился или вовсе заскрытничал, потребуется, например, срочно его совет, идешь к нему, и он ничего не скажет, кроме, например: «торжество Реформации», что, вероятно, тоже имеет очень глубокий смысл, если суметь его обнаружить; но он коварно ироничен, на днях, например, я читал что-то и наткнулся на идею, показавшуюся мне весьма недурной или во всяком случае весьма многозначительной, настолько, что я пожелал вопросить об этом календарь (по столь случайному поводу он ответил мне только на исходе дня, точно листок календаря отвечает к определенному часу). «Многое отыщет слепая курица и т.д.» заявил он; в другой раз я пришел в ужас из-за расчета угля, после чего он возвестил: «Счастье и удовлетворенность это блаженство жизни», в чем, конечно, наряду с иронией таилось оскорбленное тупоумие, он нетерпелив, он не в состоянии перенести, когда я ухожу, но, может быть, впрочем, только потому, что не хочет затруднять мне расставание; по-видимому, следом за листком календаря исчезает картинка моего оборвавшегося дня, который я уже не увижу и который отмечен чем-нибудь вроде: «Предопределено Господом и т.д.»