Валерий Белоножко
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага вторая. Процесс над «Процессом».
Ни одна партия не могла его причислить к себе. Я бы даже сказал, что он производил впечатление соглядатая душа Кафки посылала его тело для искупления некоего греха, греха неокончательного несчастья. Тем не менее он не призывает к революции, не ополчается на государство, а готовит проект свободного объединения рабочих: «Неимущий рабочий класс».
«Обязанности. Ни денег, ни дорогостоящего имущества не владеть или не принимать. Разрешается только следующее имущество: обычная одежда (назначаемая персонально), необходимое для работы, каморка, предметы первой необходимости для собственного пользования. Все остальное принадлежит беднякам.
Средства пропитания только зарабатывать. Не страшиться работы, для которой достаточно сил без ущерба для здоровья. Или самим выбирать работу, или, если это невозможно, руководствоваться распоряжениями рабочего совета, занимающегося управлением.
Не работать за зарплату большую, чем необходимо на пропитание в течение двух дней.
Самая умеренная жизнь. Питаться только самым необходимым, например, купленным на минимальный заработок, который также является и максимальным: хлеб, вода, финики. Пища бедняков, ночлег бедняков.
Отношения с работодателями доверительные: никогда не просить содействия суда. Любую полученную работу всегда доводить до конца при любых обстоятельствах, разве что она плохо отзовется на состоянии здоровья.
Права. Предел рабочего времени шесть часов, для работающих физически от четырех до пяти часов.
При болезни и нетрудоспособности старики заключаются в дом престарелых или больницу.
Рабочее существование вопрос совести и вопрос веры в ближних. Общественная собственность дарована государству для учреждения больниц, общежитии.
По меньшей мере временное исключение из числа самостоятельных женатых и женщин.
Совет (тяжелая обязанность) способствует управлению.
Так же на капиталистических предприятиях
(два слова неразборчивы),
Там, где можно, помогать, мысленно отрешившись, в приюте для бедных (в качестве учителя).
Максимум пятьсот мужчин.
Испытательный срок один год».
Молчал, молчал и выдал!
В сущности, этот проект аскетического существования рабочего класса выдает абсолютную отстраненность Франца Кафки от принципов государственного устройства вообще, классовых интересов и различий, жизненного кредо отдельного человека. Не сочувствие, но монастырская суровость. Собственно, эту общественную власяницу писатель примерил на себя и счел ее пригодной на этом основании для рабочего класса. Тем не менее этот проект очень неожиданный поворот кадра в фильме о жизни писателя, и если благожелательные цензоры клацнули бы здесь истицами, нам, может быть, не стоит отбрасывать навсегда эту заповедь пуриста.
Правда быть может, это набросок, предназначавшийся для включение в какое-либо произведение, но в литературном и эпистолярном наследии нет ни одного зазора, куда бы можно втиснуть эти две странные страницы.
Или набросок выступления на каком-либо конгрессе (на сионистском конгрессе он, во всяком случае присутствовал) или какая-то связь с планами переселения в Палестину (прообраз будущего кибуца?).
Все вышесказанное только подтверждает тот факт, что Кафка не был ни записным «борцом», ни борцом фактическим за то-то и то-то. Молодой человек искал в недрах общества справедливого устройства, а обнаружил... нет, изобрел тотальный, монастырский устав мафиозной структуры и ее невидимо-паутинный принцип, в очередной раз, к сожалению, доказав, что благими намерениями выстраивается дорога в ад. Еще не распилив государственной решетки, писатель ощутил резиновые присоски спрута.
Глава четвертая
ДРУГОЙ ПРОЦЕСС
«Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелиции». Так скромно, со вкусом и многозначительнее, чем казалось бы, уже упоминаемый Элиас Канетти назвал книгу, посвященную... кому или чему?
Сама схема названия другой, но процесс отстраняет Кафку от событий романа и в то же время книга исподволь, от страницы к странице, легкими прозрачными мазками обрисовывает контуры любовного «процесса» несчастного писателя.
Читателю, простодушно выуживающему и вычитывающему из романа страницы, по который якобы шагает Франц Кафка, пожалуй, и невдомек, что сам он при этом участвует в «процессе» над писателем в качестве заседающего в суде присяжных. Читатель, уже сопоставивший «Письмо к отцу» и «Приговор», обычно вполне уверен, что разобрался в художественном методе автора и отныне умеет, снимая маску персонажа его произведения, смело пожать руку писателя.
Если это так (а зачастую это действительно так), читатель, может быть, не подозревает и того, что у Кафки есть еще и античная трагическая маска, требующая особого, пристального внимания, и провокативный, самообязывающий и подталкивающий его метод творчества.
Это Томасы Манны пишут словно под диктовку сидящего в них секретаря. Нашему герою творчество дается как каменотесу мраморная каменоломня, и без бича надсмотрщика тут не обойтись. Другое дело, что Кафка сам ищет себе бичевателя и притом совершенно осознанно. Именно здесь коренится история его пятилетней любовной интриги.
Итак, Франц Кафка и Фелиция Бауэр.
Для начала бросим взгляд на их общую фотографию 1917 года. Наверное, после внимательного размышления чувство недоумения. И это Муза Поэта? Полноте, здесь совсем другое. И вот это другое мы обязаны выяснить. Правда, при этом нам не избежать некоторых неприятных моментов может быть, неловких подглядывания в замочную скважину, но с этим приходится сталкиваться и детективам от литературы.
13 августа 1912 года знаменательная встреча молодых людей в доме семейства Бродов. 20(?) августа Кафка в дневнике записывает:
«Фройляйн Ф.Б. Когда 13 августа я пришел к Броду, она сидела у стола и выглядела чуть ли не как служанка. Я даже не полюбопытствовал, кто она, а просто удовольствовался этим впечатлением. Костлявое непримечательное лицо, причем его непримечательность бросалась в глаза. Шея открыта. Нарядная блузка. Облик ее был совершенно домашним, хотя, как выяснилось позже, это было совсем не так. (Я несколько теряю к ней интерес из-за того, что так быстро разглядывал ее сущность. Правда, состояние, в котором я теперь нахожусь, не сделало бы привлекательным целый сонм прелестей, а, кроме того, я полагаю, что их и нет вовсе. Если сегодня меня у Макса не слишком отвлекут литературные новости, я постараюсь закончить историю Бинкельта, она будет не длинной и должна получиться. ( Чуть ли не переломленный нос, светлые жесткие непривлекательные волосы, крепкий подбородок. Пока я присаживался, я в первый раз достаточно внимательно присмотрелся к ней, а когда уселся, уже вынес окончательный приговор. Как...» (запись обрывается). Предположим, на всякий случай, что запись действительно обрывается. Но приведем в качестве первого отступления от истины, абзац из книги Э. Канетти:
«Потом, 20 августа, через неделю после встречи, он пытается дать обыкновенную зарисовку первого впечатления. Он описывает внешность девушки и чувствует, что как бы слегка отчуждается от нее как раз потому, что в этой зарисовке «подступает к ней слишком назойливо». Он счел вполне естественным, что она, незнакомка, оказалась в этом обществе. Он как-то тотчас с ней свыкся. «Усаживаясь, я впервые как следует на нее взглянул, а когда сел, у меня уже было о ней необходимое суждение. На середине следующей фразы запись обрывается. Все более важное осталось недописанным это выяснится позже, со временем» (пер. М. Рудницкого).
Как видим, маститый, достохвальный писатель уже на второй странице книги шулерски передергивает карты умалчивает о катастрофическом впечатлении, вынесенном Кафкой из первой встречи с Фелицией. В условиях задачи Канетти смазывает одну из важных констант, и мне, например, уже трудно надеяться на верный ответ в конце книги.
Но вернемся к вышеприведенной фразе: предположим на всякий случай, что запись действительно обрывается. Обрывается или оборвана?
Я вынужден прийти к выводу: оборвана. И вот почему.
Дневники и письма Кафки опубликованы впервые в Праге в 1937 году (том 6 Собрания сочинений). Но у Фелиции остался огромный корпус писем к ней Франца Кафки. Бог знает, что там мог написать Кафка о своей невесте. Бог знает, как она к этому отнесется, не свершит ли, обидевшись, кощунства, не сожжет ли семьсот шестнадцать страниц бывшего своего жениха? На что только не пойдет друг ради друга! И ведь здесь даже не подлог просто умолчание. И еще: рыбак рыбака видит издалека. Делец Макс Брод носом «чуял» «делячку» Фелицию («моя делячка» так звал ее Франц). Он чуял и ждал. Очень долго. Три десятилетия. И взятые им меры предосторожности сыграли свою роль. В 1967 году читатель получает огромный том писем Кафки к Фелиции Бауэр и некоторых других, имеющих отношение к этой странной связи. Этот том дорогого стоит. Это роман в письмах... впрочем, он тоже требует отдельного разговора.
Право, уже давно пора вернуться к злополучной дневниковой записи 20 августа 1912 года. В ней Кафка как бы проговаривается-оговаривается характеристикой «служанка». Запомним это словцо, писательские оговорки иногда фейерверкам подобны.
20 сентября 1912 года Кафка пишет свое первое письмо Фелиции. Полтора месяца раздумий. 15 августа: «Много думал что за смущение при написании имени? о Ф.Б». Через 70 дней в шестом письме он воскрешает знаменательную встречу. Даже при той осторожности, которая присуща Кафке, этот инкубационный период слишком затянут. Такое впечатление, что в генеральном штабе его сердца? мозга? разрабатывалась стратегия долговременной (чересчур!) осады. Предыдущие пять писем тактическая уловка, наживка, средство для усыпления бдительности, пока 27 октября он не идет на первый приступ. Чрезмерная занятость? Нет, жизнь идет своим чередом. 29-летний молодой человек конструирует свое сердечное чувство. И бесчисленные подробности первой встречи на восьми листах (печатного текста) в шестом письме результат в первую очередь забывания скажем, наконец, впрямую это слово! физической непривлекательности девушки. Их совместная с Фелицией фотография предает его в наши руки. В дальнейшем он требует от нее все новых и новых фотографий в надежде на то, что они помогут ему забыть первое неблагоприятное впечатление и засвидетельствуют ему его ошибку. Ведь влюблённые» еще долго-долго будут разъединены расстоянием от Праги до Берлина.
Макс Брод в «Биографии Кафки» приводит текст черновика отосланного письма от 9.11.1912, оно достаточно свидетельствует о состоянии паники и бегства:
«Милая фройляйн! Вам не стоит мне больше писать, и писать Вам больше не стану. Своими письмами я, должно быть, принес Вам несчастье, а не помог (!) «себе». Чтобы осознать это, мне бы не понадобилось пересчитывать каждый бой часов сегодняшней ночи, ведь я осознавал это ясно перед первым своим письмом, и если, несмотря на это, я попытался (курсив мой) влюбиться в Вас, то, конечно, заслуживаю за это проклятия, коли уже не заслужил. Если Вы желаете, я, конечно, отошлю Вам Ваши письма, в противном случае я охотно их сохраню. Если Вы все-таки пожелаете их получить, отправьте мне незаполненную открытку в знак этого. Я же, напротив, прошу Вас, насколько только способен, мои письма оставить. Позабудьте побыстрее мое призрачное существование и живите спокойно и счастливо, как прежде».