При поддержке:

Валерий Белоножко

Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага вторая. Процесс над «Процессом».

< назад 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 далее >

Ни одна партия не могла его причислить к себе. Я бы даже сказал, что он производил впечатление соглядатая — душа Кафки посылала его тело для искупления некоего греха, греха неокончательного несчастья. Тем не менее он не призывает к революции, не ополчается на государство, а готовит проект свободного объединения рабочих: «Неимущий рабочий класс».

«Обязанности. Ни денег, ни дорогостоящего имущества — не владеть или не принимать. Разрешается только следующее имущество: обычная одежда (назначаемая персонально), необходимое для работы, каморка, предметы первой необходимости для собственного пользования. Все остальное принадлежит беднякам.

Средства пропитания только зарабатывать. Не страшиться работы, для которой достаточно сил — без ущерба для здоровья. Или самим выбирать работу, или, если это невозможно, руководствоваться распоряжениями рабочего совета, занимающегося управлением.

Не работать за зарплату большую, чем необходимо на пропитание в течение двух дней.

Самая умеренная жизнь. Питаться только самым необходимым, например, купленным на минимальный заработок, который также является и максимальным: хлеб, вода, финики. Пища бедняков, ночлег бедняков.

Отношения с работодателями — доверительные: никогда не просить содействия суда. Любую полученную работу всегда доводить до конца при любых обстоятельствах, разве что она плохо отзовется на состоянии здоровья.

Права. Предел рабочего времени — шесть часов, для работающих физически — от четырех до пяти часов.

При болезни и нетрудоспособности старики заключаются в дом престарелых или больницу.

Рабочее существование — вопрос совести и вопрос веры в ближних. Общественная собственность дарована государству для учреждения больниц, общежитии.

По меньшей мере — временное исключение из числа самостоятельных женатых и женщин.

Совет (тяжелая обязанность) способствует управлению.

Так же на капиталистических предприятиях

(два слова неразборчивы),

Там, где можно, помогать, мысленно отрешившись, в приюте для бедных (в качестве учителя).

Максимум пятьсот мужчин.

Испытательный срок — один год».

Молчал, молчал и — выдал!

В сущности, этот проект аскетического существования рабочего класса выдает абсолютную отстраненность Франца Кафки от принципов государственного устройства вообще, классовых интересов и различий, жизненного кредо отдельного человека. Не сочувствие, но — монастырская суровость. Собственно, эту общественную власяницу писатель примерил на себя и счел ее пригодной на этом основании — для рабочего класса. Тем не менее этот проект — очень неожиданный поворот кадра в фильме о жизни писателя, и если благожелательные цензоры клацнули бы здесь истицами, нам, может быть, не стоит отбрасывать навсегда эту заповедь пуриста.

Правда быть может, это — набросок, предназначавшийся для включение в какое-либо произведение, но в литературном и эпистолярном наследии нет ни одного зазора, куда бы можно втиснуть эти две странные страницы.

Или — набросок выступления на каком-либо конгрессе (на сионистском конгрессе он, во всяком случае присутствовал) или — какая-то связь с планами переселения в Палестину (прообраз будущего кибуца?).

Все вышесказанное только подтверждает тот факт, что Кафка не был ни записным «борцом», ни борцом фактическим — за то-то и то-то. Молодой человек искал в недрах общества справедливого устройства, а обнаружил... нет, изобрел тотальный, монастырский устав мафиозной структуры и ее невидимо-паутинный принцип, в очередной раз, к сожалению, доказав, что благими намерениями выстраивается дорога в ад. Еще не распилив государственной решетки, писатель ощутил резиновые присоски спрута.

Глава четвертая
ДРУГОЙ ПРОЦЕСС

«Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелиции». Так скромно, со вкусом и многозначительнее, чем казалось бы, уже упоминаемый Элиас Канетти назвал книгу, посвященную... кому или чему?

Сама схема названия другой, но процесс отстраняет Кафку от событий романа и в то же время книга исподволь, от страницы к странице, легкими прозрачными мазками обрисовывает контуры любовного «процесса» несчастного писателя.

Читателю, простодушно выуживающему и вычитывающему из романа страницы, по который якобы шагает Франц Кафка, пожалуй, и невдомек, что сам он при этом участвует в «процессе» над писателем в качестве заседающего в суде присяжных. Читатель, уже сопоставивший «Письмо к отцу» и «Приговор», обычно вполне уверен, что разобрался в художественном методе автора и отныне умеет, снимая маску персонажа его произведения, смело пожать руку писателя.

Если это так (а зачастую это действительно так), читатель, может быть, не подозревает и того, что у Кафки есть еще и античная трагическая маска, требующая особого, пристального внимания, и провокативный, самообязывающий и подталкивающий его метод творчества.

Это Томасы Манны пишут словно под диктовку сидящего в них секретаря. Нашему герою творчество дается как каменотесу — мраморная каменоломня, и без бича надсмотрщика тут не обойтись. Другое дело, что Кафка сам ищет себе бичевателя и притом — совершенно осознанно. Именно здесь коренится история его пятилетней любовной интриги.

Итак, Франц Кафка и Фелиция Бауэр.

Для начала бросим взгляд на их общую фотографию 1917 года. Наверное, после внимательного размышления — чувство недоумения. И это — Муза Поэта? Полноте, здесь совсем другое. И вот это другое мы обязаны выяснить. Правда, при этом нам не избежать некоторых неприятных моментов — может быть, неловких — подглядывания в замочную скважину, но с этим приходится сталкиваться и детективам от литературы.

13 августа 1912 года — знаменательная встреча молодых людей в доме семейства Бродов. 20(?) августа Кафка в дневнике записывает:

«Фройляйн Ф.Б. Когда 13 августа я пришел к Броду, она сидела у стола и выглядела чуть ли не как служанка. Я даже не полюбопытствовал, кто она, а просто удовольствовался этим впечатлением. Костлявое непримечательное лицо, причем его непримечательность бросалась в глаза. Шея открыта. Нарядная блузка. Облик ее был совершенно домашним, хотя, как выяснилось позже, это было совсем не так. (Я несколько теряю к ней интерес из-за того, что так быстро разглядывал ее сущность. Правда, состояние, в котором я теперь нахожусь, не сделало бы привлекательным целый сонм прелестей, а, кроме того, я полагаю, что их и нет вовсе. Если сегодня меня у Макса не слишком отвлекут литературные новости, я постараюсь закончить историю Бинкельта, она будет не длинной и должна получиться. ( Чуть ли не переломленный нос, светлые жесткие непривлекательные волосы, крепкий подбородок. Пока я присаживался, я в первый раз достаточно внимательно присмотрелся к ней, а когда уселся, уже вынес окончательный приговор. Как...» (запись обрывается). Предположим, на всякий случай, что запись действительно обрывается. Но приведем в качестве первого отступления от истины, абзац из книги Э. Канетти:

«Потом, 20 августа, через неделю после встречи, он пытается дать обыкновенную зарисовку первого впечатления. Он описывает внешность девушки и чувствует, что как бы слегка отчуждается от нее как раз потому, что в этой зарисовке «подступает к ней слишком назойливо». Он счел вполне естественным, что она, незнакомка, оказалась в этом обществе. Он как-то тотчас с ней свыкся. «Усаживаясь, я впервые как следует на нее взглянул, а когда сел, у меня уже было о ней необходимое суждение. На середине следующей фразы запись обрывается. Все более важное осталось недописанным — это выяснится позже, со временем» (пер. М. Рудницкого).

Как видим, маститый, достохвальный писатель уже на второй странице книги шулерски передергивает карты — умалчивает о катастрофическом впечатлении, вынесенном Кафкой из первой встречи с Фелицией. В условиях задачи Канетти смазывает одну из важных констант, и мне, например, уже трудно надеяться на верный ответ в конце книги.

Но вернемся к вышеприведенной фразе: предположим на всякий случай, что запись действительно обрывается. Обрывается или оборвана?

Я вынужден прийти к выводу: оборвана. И вот почему.

Дневники и письма Кафки опубликованы впервые в Праге в 1937 году (том 6 Собрания сочинений). Но у Фелиции остался огромный корпус писем к ней Франца Кафки. Бог знает, что там мог написать Кафка о своей невесте. Бог знает, как она к этому отнесется, не свершит ли, обидевшись, кощунства, не сожжет ли семьсот шестнадцать страниц бывшего своего жениха? На что только не пойдет друг ради друга! И ведь здесь даже не подлог — просто умолчание. И еще: рыбак рыбака видит издалека. Делец Макс Брод носом «чуял» «делячку» Фелицию («моя делячка» — так звал ее Франц). Он чуял и ждал. Очень долго. Три десятилетия. И взятые им меры предосторожности сыграли свою роль. В 1967 году читатель получает огромный том писем Кафки к Фелиции Бауэр и некоторых других, имеющих отношение к этой странной связи. Этот том дорогого стоит. Это — роман в письмах... впрочем, он тоже требует отдельного разговора.

Право, уже давно пора вернуться к злополучной дневниковой записи 20 августа 1912 года. В ней Кафка как бы проговаривается-оговаривается характеристикой — «служанка». Запомним это словцо, писательские оговорки иногда фейерверкам подобны.

20 сентября 1912 года Кафка пишет свое первое письмо Фелиции. Полтора месяца раздумий. 15 августа: «Много думал — что за смущение при написании имени? — о Ф.Б». Через 70 дней в шестом письме он воскрешает знаменательную встречу. Даже при той осторожности, которая присуща Кафке, этот инкубационный период слишком затянут. Такое впечатление, что в генеральном штабе его сердца? мозга? разрабатывалась стратегия долговременной (чересчур!) осады. Предыдущие пять писем — тактическая уловка, наживка, средство для усыпления бдительности, пока 27 октября он не идет на первый приступ. Чрезмерная занятость? Нет, жизнь идет своим чередом. 29-летний молодой человек конструирует свое сердечное чувство. И бесчисленные подробности первой встречи на восьми листах (печатного текста) в шестом письме — результат в первую очередь забывания — скажем, наконец, впрямую это слово! — физической непривлекательности девушки. Их совместная с Фелицией фотография предает его в наши руки. В дальнейшем он требует от нее все новых и новых фотографий в надежде на то, что они помогут ему забыть первое неблагоприятное впечатление и засвидетельствуют ему его ошибку. Ведь влюблённые» еще долго-долго будут разъединены расстоянием от Праги до Берлина.

Макс Брод в «Биографии Кафки» приводит текст черновика отосланного письма от 9.11.1912, — оно достаточно свидетельствует о состоянии паники и бегства:

«Милая фройляйн! Вам не стоит мне больше писать, и писать Вам больше не стану. Своими письмами я, должно быть, принес Вам несчастье, а не помог (!) «себе». Чтобы осознать это, мне бы не понадобилось пересчитывать каждый бой часов сегодняшней ночи, ведь я осознавал это ясно перед первым своим письмом, и если, несмотря на это, я попытался (курсив — мой) влюбиться в Вас, то, конечно, заслуживаю за это проклятия, коли уже не заслужил. — Если Вы желаете, я, конечно, отошлю Вам Ваши письма, в противном случае я охотно их сохраню. Если Вы все-таки пожелаете их получить, отправьте мне незаполненную открытку — в знак этого. Я же, напротив, прошу Вас, насколько только способен, мои письма оставить. Позабудьте побыстрее мое призрачное существование и живите спокойно и счастливо, как прежде».

< назад 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 далее >