Валерий Белоножко
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага третья. На подступах к «Замку».
3
В «ЗАМКЕ» ВМЕСТЕ С ФРАНЦЕМ КАФКОЙ.
глава первая
«ПРИБЫТИЕ»
Сколько раз во время своих прогулок по Праге в любую погоду, в любой время дня и ночи Франц Кафка останавливался на набережной Влтавы или на Карловом мосту, вглядываясь в очертания Градчанского замка. «И вот теперь К., прибыв нивесть откуда невесть куда, всматривается в «мнимую пустоту» Замковой горы, стоя на мосту, соединяющем деревню с трактом. Эта «мнимая пустота», привлекшая пристальное внимание К., скорее всего не обратит на себя читательского внимания, потому что уже название романа непреложно владеет им. Отчего же не быть «пустоте» «мнимой» хотя бы по погодным условиям, обозначенным автором. Но на той же странице К. спрашивает: « В какую деревню я забрел? Разве здесь Замок?» и тут же желает «убедиться, не привиделось ли, чего доброго, ему во сне предыдущее сообщение». Если К. «прибыл» и всматривался в «мнимую пустоту», то отчего он спрашивает, в какую деревню попал, и удивляется, что здесь есть Замок? Сообщение о Замке графа Вествест ему словно «привиделось во сне» и тем не менее К. тут же заявляет, что он «землемер, приглашенный графом». И что утром прибудут его помощники с приборами.
Далее следуют телефонные переговоры и...
К. насторожился. Значит, Замок утвердил за ним звание землемера. С одной стороны, это было ему невыгодно, так как означало, что в Замке о нем знают все что надо и, учитывая соотношение сил, шутя принимают вызов к борьбе. Но с другой стороны, в этом была и своя выгода: по его мнению, это доказывало, что его недооценивают и, следовательно, он будет пользоваться большей свободой, чем предполагал. А если они считают, что этим своим безусловно высокомерным признанием его звания они смогут держать его в постоянном страхе, то тут они ошибаются: ему стало немного жутко, вот и все.
В этом отрывке сказано уже очень много и все-таки недостаточно: землемерство К. так полупризнанным и останется до конца романа. Да оно, в общем-то, всего лишь повод, затравка для дальнейших событий и ожиданий главного героя и читателя. Главное речь уже недвусмысленно заходит пусть обиняками о некоей борьбе или пока предвкушении борьбы. К. ведет себя в начальных эпизодах весьма находчиво, словно не раз уже попадал в переделки и чуть ли не «на ходу готов срезать подметки» так он умеет подать себя и Шварцеру, и трактирщику.
К. лет тридцати-сорока, при нем наличествует потрепанная одежда, тощая котомка и да суковатая палка уж профессию странника он вполне освоил. А трактирщику он заявляет, что подобные ему уезжают от жены и детей, чтобы через несколько строк опровергнуть и это: «Я всегда предпочитал быть свободным». Он даже «подозревает, что жизнь наверху, в Замке, не придется ему по вкусу». Хотя еще вчера вечером К. не подозревает о существовании Замка, сегодня утром он, основываясь на скудных сведениях о нем, явно претендует на роль независимого от него и связанного лишь деловыми отношениями человека.
И еще кое в чем признается он трактирщику: «...Я не могуществен, скажу тебе по секрету, в самом деле, нет. И вследствие этого, вероятно к власть имущим испытываю не меньшее уважение, чем ты; только я не так откровенен как ты, и не собираюсь болтать об этом на каждом шагу».
Вот так по секрету всему свету объявляет К. свое кредо Замку.
Запомним связку Замок «власть имущие», но внимание обратим на вторую часть высказывания об «откровенности» и «болтливости» по сути здесь речь идет об откровении литератора, то есть автора, Франца Кафки. А еще вспомним о том, что, как сказал Макс Брод, роман начинал писаться от первого лица, и о том, что имя героя К. также весьма прозрачно. Да и сама характеристика героя лет 30-40 (как раз возраст Кафки в период работы над романом), потрепанная одежда (известно, что некоторые костюмы автор носил чуть ли не по десять лет), дорожные атрибуты (пешие длительные прогулки и даже путешествия давнее увлечение автора), устремленность к свободе, в частности, к свободе от семьи (как и у Кафки).
Тем не менее отпечаток некоей двойственности лежит на герое он робок и отважен одновременно, проницателен и наивен, не страшится химер и в то же время вызывает их в своем воображении. Первыми же страницами автор настраивает читателя: будь внимателен, анализируй, перед тобой герой недюжинный, но в чем его особенность придется угадывать, я не собираюсь облегчать твоей задачи, читатель, и не потому, что не умею этого делать (а ведь на самом деле не умею!), а из-за одинаково трудного с тобой, читатель, плавания по морю житейскому, устремленности к неизвестным Америкам и того паче горним вершинам.
Мы можем подозревать два варианта авторской задумки: или он заранее знал направление и задачу поисков героя (но тогда почему он так и не закончил романа?), или рассматривал роман как способ гипотетического поиска и решения некоей человеческой сверхзадачи. Это вариант более предпочтительный в любых случаях, особенно же для озабоченного не только физической констатацией бытия читателя. В конце концов почему бы не воспользоваться опытом детского чтения и не попробовать, хотя бы на некоторое время, отождествить себя с К. пришельцем и чуть ли не авантюристом, в одиночку вторгшимся в снежные запределья и начинающим жизнь по сути с чистого листа? У него гораздо меньше возможностей и средств жизни, чем у Робинзона Крузо, скорее К. младший брат Гулливера, только со взором, устремленном поверх крыш жалких хижин, с сердцем, чуть ли не заранее избавленным от любви, с ясным умом, разыгрывающим пьесу на театральных подмостках деревни для Небесного Зрителя. Но здесь я почти забегаю вперед остановившегося ненароком чтения.
Весь Замок, каким он виделся издалека, вполне соответствовал ожиданиям К. Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок, можно было бы принять его за городок. К. увидел только одну башню, то ли над жилым помещением, то ли над церковью разобрать было нельзя. Стаи ворон кружились над башней.
Вот так! Надежда на «рыцарский» роман испаряется, и романтически настроенные натуры, пожалуй что, отложат книгу в сторону.
При виде Замка К. вспоминается его родной городок, где он не был уже очень и очень давно, и далекое путешествие, предпринятое им в поисках этого Замка. Таким образом. К. сблефовал, упомянув о жене и детях, ради которых хочется подзаработать.
И вот К. отправляется к Замку главной деревенской улицей, которая «если и не удалялась от Замка, то и ближе к нему тоже не подходила». К Замку, оказывается, вел окольный путь крохотной, заваленной еще более глубоким снегом улочкой. Даже тренированные целодневным походным шагом ноги К. увязали в этом снегу, словно снежные сугробы жительствовали рядом с обитателями деревни в нарочитом недружелюбии к чужаку и его стремлению пробиться к Замку.
Школьный учитель, обиженный умом старик, «девушка из Замка», коровник Лаземан, возчик Герстекер знакомства К. расширяются. Одновременно по крупицам ему достаются некоторые сведения об этом странном симбиозе деревни и Замка, оказывается, как заявил учитель, «между крестьянами и Замком нет слишком большой разницы», но от ответов на расспросы К. о графе учитель уклоняется и даже говорит по-французски: «примите во внимание присутствие невинных детишек».
Итак, разговор о Замке и графе (Божественном провидении и наместнике Бога на земле, по мнению Макса Брода) способен порушить «невинность» младого поколения? Пожалуй что теологические построения Макса Брода из главы первой романа никак не вытекают. Однако, кто же все-таки этот граф Вествест? Не реальный ли это прототип? В окружении Франца Кафки, естественно, никакого графа не было. Но Милена Поллак вполне могла рассказать или написать ему о квартировавшем на квартире Поллаков в Вене «красном графе» графе Франце Шавготше, вернувшемся из революционной России после миссии освобождения из плена австрийских военнопленных-инвалидов. После смерти Кафки уже, в 1925 году, Милена Поллак сбегает с графом-коммунистом от мужа в Прагу, словно в доказательство написанной еще ранее Кафкой фразы: «Примите во внимание присутствие невинных детишек». Быть может, Франц Кафка догадывался об «измене» возлюбленной с очередным Францем и не смог избавиться от искушения обиняком сообщить об этом Милене (рукопись романа «Замок» была им передана ей вместе с дневниками).
Неужели «адюльтерный» мотив имеет действительно какое-нибудь отношение к Замку? Или это всего лишь реплика в сторону проговорившегося автора?
«Вам не понравился Замок?» быстро вопросил учитель и через три строки пояснил: «Чужакам он не нравится».
Если уж мы затронули историю отношений Кафки с Миленой Есенской-Поллак, то высказывание учителя вполне могут иллюстрировать длительную и упорную осаду Миленой Кафки, когда она старалась вытащить его из пражской «скорлупы» в Вену. Как-никак Вена была столицей Австро-Венгерской империей до 1918 года и вполне могла ассоциироваться с Замком в романе, а Прага в таком случае всего лишь «деревня», пусть «между крестьянами и Замком нет слишком большой разницы».
У писателя обычно всякое лыко в строку, так что не приходится удивляться никаким возможностям ассоциаций, вот хотя бы старательное описание башни Замка и воспоминание о башне в его родном городке. Право слово, Франц Кафка не мог не вспомнить стобашенной Праги (на самом деле башен было 657) и дом, в котором он родился, даже носил название «У башни».
Если очень уж поднатужиться в стиле теории Макса Брода то весь этот башенно-колокольно-храмовый отрывок вполне можно посвятить памяти Иерусалимского Храма, с которой еврейский народ рассеялся по белу свету. Однако некоторые места главы первой вполне могли быть навеяны автору его двойственным отношением к родной Праге, из которой он всю жизнь стремился уехать, но, как написано в одном из его писем: «Прага не отпустила. У этой матушки острые когти».
глава вторая
ВАРНАВА
События в ней разворачиваются таким образом, что казалось бы, волшебным образом исполняются все ожидания главного героя. Все, кроме одного: ему заявлено, что никогда он не получит разрешения явиться в Замок. Правда, в первой главе К. пытался уже отправиться в Замок, но не сумел опять-таки волшебным образом даже приблизиться к нему. Герой отнес это на счет уловок улиц и снежных заносов, но теперь ему уже недвусмысленно заявлено по телефону: «Никогда!» ««Хорошо», сказал К. и повесил трубку».
В этом «хорошо» казалось бы покорность, но при всем том звучит оно так же как: «Хорошо же», как несмиренное полуобещание-полуугроза. И дальнейшие события подтверждают это К. ожидал борьбы, К. к ней готов.
Что «судьба играет человеком» к этому мы привыкли и словно бы даже пропускаем мимо своего сознания, фактически воспринимая эту игру вполне серьезно на бытовом уровне. Вот и К. включается (вынужден включиться) в игру, тем более что начинается она на условиях, им же предложенных с помощников. Он пообещал прибытие помощников, и вот они здесь. Правда, они неизвестные ему люди, а других он и ожидать бы не мог. Ему не за что глазом зацепиться на них, они ускользают от его разумения «как змеи». Эти помощники эманация Замка, таким способом Замок приближает его к себе, одновременно выдавая ему идею посредничества, а для того, чтобы никаких сомнений у К. не оставалось, ему дарован и курьер простой деревенский парнишка.