Валерий Белоножко
Три саги о незавершенных романах Франца Кафки. Сага первая. Америка «Америки».
Иосиф Россман и его неразумные братья Деламарш и Робинсон. Довольно странное построение — только на первый взгляд. А ведь до них Карла «продают» — по существу сначала родители и дядя, затем — господин Грин и господин Поллундер. Продают или предают — не суть важно. Предают юношу, предают — его собственной судьбе. И первые построения фараонова дворца — особняк дяди и отель «Западный» — пусть не увенчались успехом, зато глава последняя живописует возможности уже почти' безграничные. И расступаются пространства Америки, принимая в свои спасительные объятия несчастный, изгнанный из родных мест народ.
Совершенно библейская история. И если иметь в виду именно эту линию построения романа, то не приходится удивляться уже и — якобы — его незавершенности. Возможно, автор просто и подумать не мог примыслить себе читателя глупее себя, разговор на равных — это его кредо, это его духовный и душевный долг.
Бесчисленны проповеди бесчисленных проповедников, и я как бы присовокупляю к ним Франца Кафку. Если это и так — именно такова логика воздействия романа «Америка», возможно — именно такова была авторская задача или одна из задач...
Что за притча! — иногда восклицают в недоумении. Именно! Притча как событие или явление вовсе несуразное на первый взгляд, в дальнейшем преподносит — если мы окажемся достаточно настойчивыми, напряженными и проницательными — радость открытия-узнавания, радость личностного присутствия в ней даже,. гордость этой маленькой своей победой и благодарность автору, не усомнившемуся в нас. Притча подразумевает ответственность Понимание ответственности перед собственными словами и поступками. Она — как урок: невыученный, он принесет нам скудость дальнейшего существования на грешной земле, предлагающей соблазны телу и душевные терзания, но и отраду душе при исполнении долга. Карл Россман идет этим путем по страницам романа, и мы идем за ним следом не из-за случайного всего лишь времяпровождения — такие книги не попадают в руки случайно, чье-то провидение тому служит, и означает это — ни много, ни мало — вектор истинности движения, и тогда узнается посох Моисея, рассекший воды Чермного (Красного) моря...
Глава восьмая
СОСУД НАПОЛОВИНУ ПУСТ,
СОСУД НАПОЛОВИНУ ПОЛОН.
Называющие Франца Кафку самым «мрачным» писателем XX века роман «Америка», похоже, и не читали. Скорее всего, они читали роман — «Пропавший без вести». «Да разве это не одно и тоже?» — спросит наивный читатель и будет прав и не прав одновременно.
Когда в начале этой статьи я задался вопросом: «"Америка»? «Пропавший без вести»?», я точно так же настороженно мог спросить: «Пессимизм? Оптимизм?» Ибо многое зависит от настроя читателя. И настрой этот часто зависит от указующей стрелки названия произведения. Этот роман писала юность Франца Кафки. Среди фотографий писателя есть фото 1901 года — именно таким и представляется Карл Россман: спокойным, выдержанным, ожидающим. Очень привлекательным. И — обладающим большой душевной твердостью.
Если бы на форзаце книги была эта фотография, под впечатлением ее читатель и острее, и напряженнее, и с большей надеждой следил за перипетиями героя романа. Таково призвание героя фотографии и героя романа — видеть мир. Наше, квантовое, восприятие мира фиксирует удачи и огорчения, несчастья и красоты, но никогда — облик мира. Собственно, этой загадкой мы и мучаемся всю жизнь, по-ребячески — щенячьи тычясь носом в первые попавшиеся на глаза веши — соблазн внешнего, поверхностного восприятия, соблазн внешних органов чувств, и скорбим, когда они нас обманывают. Майя мира последовательно вызывает: интерес, наслаждение, разочарование. Но, и закончив единожды этот урок, мы спешим на следующий, такой же. Жизнь — сама по себе оптимизм, даже с фатальным для всех нас итогом. А временные приступы пессимизма... Что ж, они, может быть, и предуготованы для того, чтобы — остановиться и призадуматься. Может быть, так нас воспитывает Провидение.
Удивительно, что Карл Россман лишен этого нашего обычного свойства. Словно автор взял на себя весь комплекс пессимизма и передоверил его дневникам, очищая и без того трудный путь своего героя. И опять я возвращаюсь к сравнению Франца Кафки с Андерсеном: Карл Россман — это стойкий оловянный солдатик ХХ века. «Америка» — может быть, единственная «детская» сказка Франца Кафки, и я бы даже сказал — рождественская сказка, недаром автор дарит своему герою воспоминание об игрушечном рождественском вертепе.
Таково восприятие Кафки, естественно, противостоит общераспространенному, но в итоге дух рыщет, где хочет, и не вина писателя, что мировые события начала века, достаточно скорбные обстоятельства жизни самого писателя и его интерпретация (вплоть, быть может, до литературной версификации) их вынудили критику, а следом — и читателя, отыскивать этот дух по кругам ада, а не в горных высях.
Франц Кафка мрачен и опасен не более, чем режиссеры триллеров и фильмов ужасов конца XX века. Просто писатель намного раньше, возможно, неосознанно, понял психотерапевтическое воздействие произведений такого рода (кстати, Кафка был большим любителем кинематографа), к тому же дающих выход художественной фантазии. «Закаляться» Кафкой необходимо: если уж не дамасской, то домашней, златоустовской выделки стали найдется применение на наших бескрайних просторах бедствий и возможностей.
Но и это — считанная со страниц надежда, и — похоже — Франц Кафка сознавал это. Вот почему он завещал сжечь свои произведения. Случись это, мы так бы и остались в прогале между оптимизмом «Америки» и пессимизмом «Пропавшего без вести». А сейчас мы вольны выбирать между полупустым сосудом и сосудом, наполовину полным, — согласно степени опустошенности или наполненности своей души.